Е. И. Соколова,
зав. сектором тифлоизданий
ПОСЛЕДНИЙ РУССКИЙ ФИЛОСОФ
…Что такое жизнь, никто не знает, хотя все живут.
…Человек – вечная проблема,которая вечно решается.
…Вся история человечества есть не что иное,
как движение к свободе.
Из высказываний А. Ф. Лосева
Жизнь Алексея Фёдоровича Лосева охватывает, собственно, всё двадцатое столетие: родился в 1893 году, умер в 1988.
Почти век отпустила судьба этому удивительному человеку.
Он осиротел в раннем детстве и воспитывался в семьях родственников. С золотой медалью окончил гимназию, а затем и университет. Преподавал в гимназиях, в советской трудовой школе, в университетах.
В 30-летнем возрасте он станет профессором.
С любовью и настойчивостью изучал Алексей Лосев многие точные и гуманитарные науки…
Уже в молодости выделялся особым изяществом и духовностью…
Испытывал страсть к музыке, театру, церковному пению, эстетике, этике…
Проявлял необычайно высокий дар переводчика: знал греческий, латинский, немецкий, французский, английский, итальянский, польский, чешский и другие языки…
Изучал психологию, физиогномику, проблемы добра и зла, красоты и любви…
С раннего возраста ему была доступна сложнейшая философская и церковная литература.
Всякого, кто знакомится с уникальной личностью Лосева, привлекают его острая проницательность и ум, редкая память. Потрясают нечеловеческая способность преодолевать трудности и идти на риск; присутствие духа при действиях в крайне трудных и даже опасных ситуациях; исключительная работоспособность и редчайшая эрудиция.
Вызывают глубочайшее уважение и восторг непоколебимая религиозная убеждённость, воспитанная с детства (качество, в один миг утерянное многими нашими учёными и политиками), и неистребимая вера во Всевышнего. И это было в годы, когда интерес к философии, особенно религиозной, в обществе вообще исчез. Как не раз заявлял Лосев, в тяжёлой, «архитрудной» жизни его всегда спасали наука и вера.
Его работы оказали заметное влияние на современных мыслителей.
Сегодня в списке трудов Алексея Фёдоровича более 700 наименований, из них – 40 монографий. Издаются они огромными тиражами.
Можно не сомневаться, что в XXI веке его имя займёт достойное место в истории науки.
Судьба оказалась крайне жестокой к нему. И крайне несправедливой.
Тюрьма.
Лагерь.
Ранняя слепота – свои труды по памяти диктовал жене.
Бесконечная угроза безработицы.
Предательство друзей.
23-летний запрет на публикации (и это в период расцвета таланта учёного!).
А ещё – пожар – ни дома, ни книг, ни рукописей…
Получается, что как учёный и православный человек, он разделил с Родиной многие её беды.
До 60-х годов прошлого века его мало кто знал.
А широкую известность Алексей Лосев получил, когда ему было уже 70 лет.
То, что один из лучших в мире знатоков Древней Греции никогда, как выяснилось, в Греции не был (и вообще за границу выезжал лишь однажды, в Германию, до I мировой войны) – факт настолько ненормальный, насколько, в то же время, обыденный для России. Пушкин ведь тоже был «невыездным».
Русский философ после русской революции мог либо эмигрировать, либо остаться здесь и погибнуть. По крайней мере, как философ.
Когда в 1922 году ведущих учёных выставили из страны (погрузив на корабль в приказном порядке), Лосев был ещё недостаточно известен, чтобы отправиться в то же плаванье. А когда он – благодаря несовершенствам ещё не стабилизировавшегося режима – уже прославился своими печатными трудами, «корабли» поплыли в другом направлении.
Сам же Алексей Фёдорович с большой похвалой отзывался о первом десятилетии нового века, словно оно не было расколото надвое непоправимо и навсегда – он так горел тогда философией, так увлёкся, что, казалось, не то чтобы не заметил, – не придал должного значения…
Впрочем, не так. Судя по работе об Александре Скрябине, Лосев связывал с революцией надежды на избавление мира от власти мещанства, ему в этом смысле были близки все антимещанские бунты символизма. Он ждал от революции очищения.
Он прожил долго и оказался действительно последним русским философом, который не устрашился мифа о несокрушимости сталинской системы.
Одиннадцать наук претендуют на то, чтобы считать его полностью своим: искусствоведение (включая музыковедение), история, математика, психология, филология (включая литературоведение и лингвистику), философия (включая эстетику и этику).
Сам Алексей Фёдорович мог с полным правом писать в «Истории эстетических учений», что он не чувствует себя «ни идеалистом, ни материалистом, ни платоником, ни кантианцем, ни гуссерлианцем, ни рационалистом, ни мистиком, ни голым диалектиком, ни метафизиком… Если уж обязательно нужен какой-то ярлык и вывеска, то я, — заключает он, — к сожалению, могу сказать только одно: я – Лосев».
Всякий, кто знакомится с трудами Лосева, будет поражён разнообразием его научных интересов, как будто совсем несовместимых друг с другом. Однако при ближайшем рассмотрении не только книг русского мыслителя, но и его биографии можно убедиться в удивительной целостности и целеустремленности его долгого творческого и жизненного пути.
В маленькой статье трудно обрисовать всё величие этого уникального человека, поэтому остановимся лишь на основных моментах его необыкновенной биографии.
Алексей Лосев родился 23 сентября 1893 года в Новочеркасске (тогда – столице Области Всевеликого Войска Донского). Отец был учителем математики и почитателем музыки – скрипачом-виртуозом. Мать – дочь священника.
Случилось так, что, когда сыну было всего три месяца от роду, папа семью оставил. Воспитанием маленького Алёши занималась мама. А от отца (по наследству) осталась и – досталась – «всевеликая» страсть к музыке и, как он сам признавался, «разгул и размах идей», «вечное искательство и наслаждение свободой мысли».
А от матери – строгое православие и строгие нравственные устои жизни.
Мама с сыном жили в собственном доме. Но в 1911 году, после окончания классической гимназии, дом пришлось продать – нужны были деньги для обучения в Московском Императорском Университете.
Кстати, Алексей Фёдорович очень любил родную гимназию, называя её «кормилицей», и часто вспоминал ту новочеркасскую пору…
Университет он окончил по двум отделениям историко-филологического факультета: философии и классической филологии. Плюс к тому получил профессиональное музыкальное образование (школа итальянского скрипача Стаджи) и серьёзную подготовку в области психологии.
Со студенческих лет он – сотрудник Психологического Института, который основал и которым руководил талантливый учёный профессор Георгий Челпанов. Руководитель сразу понял, что этот вчерашний школяр – его единомышленник. Челпанов рекомендовал студента Лосева в члены Религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьёва. А там на «студийные посиделки» собирались звучные имена: Вячеслав Иванов, Сергей Булгаков, Иван Ильин, Семён Франк, Евгений Трубецкой, Павел Флоренский. И 23-летнего Алексея принимали на равных.
Тогда же он начал печататься.
Оставленный при Университете для подготовки к профессорскому званию, Алексей Лосев одновременно преподавал в московских гимназиях древние языки и русскую литературу, а в трудные революционные годы ездил читать лекции в только что открытый Нижегородский Университет. Там его и избрали по конкурсу профессором.
И в 1923 году Лосева утвердил в звании профессора уже в Москве Государственный Учёный Совет.
Всё это время Алексей Фёдорович был действительным членом Государственной Академии Художественных наук, профессором Государственного Института музыкальной науки и профессором Московской консерватории.
В Новочеркасск (где, после Гражданской, никого из близких не осталось) Алексей уже никогда не возвращался. Но о городе своей юности с теплотой отзывался до конца дней.
В 1917 году молодой учёный знакомится с Валенькой – Валентиной Михайловной Соколовой. Эта девушка получила достаточно высокое образование – была математиком и астрономом.
Окружающие считали их странной парой.
Но жених утверждал: «Только любящие видят друг в друге самое важное, самое существенное, что неведомо другим, не любящим».
Через 5 лет «странная пара» обвенчается в Сергиевом Посаде. Обряд совершит священник Павел Флоренский. Брак – чисто духовный. Отношения такого рода были модны в начале века у символистов – Александр Блок и Любовь Менделеева, Андрей Белый и Ася Тургенева….
32 года прожили Алёша и Валюша в «нездешней» любви. Как говорил Вячеслав Иванов, это были «две руки единого креста».
Именно Валентине Соколовой мы обязаны публикацией первых книг Лосева.
В 1922 году Лосеву запретили заниматься философией.
Но…
Непослушного профессора власти сломить не смогли.
В последующие восемь лет он умудряется (просто фантастика!) выпустить восемь томов по философии, диалектике и логике. Знаменитое так называемое «восьмикнижие». Это были: «Античный космос и современная наука», «Философия имени», «Диалектика художественной формы», «Музыка как предмет логики», «Диалектика числа у Плотина», «Критика платонизма у Аристотеля», «Очерки античного символизма и мифологии», «Диалектика мифа».
В 1929 году чета Лосевых тайно постригается в монахи. Именно тогда на голове Алексея Фёдоровича появляется чёрная шапочка – символ скуфьи.
Через год после пострижения Лосева арестовали. Полтора года тюрьмы за последнюю книгу «Диалектика мифа» (раздражало слово «миф»? или, может быть, предыдущие работы просто не читали?).
После ареста развернулась массированная антилосевская кампания. Каганович на XVI съезде партии назвал автора реакционером, черносотенцем и мракобесом.
Газетно-партийная травля была направлена прежде всего против религиозно-философской позиции. Гнилая «творческая интеллигенция» призывала к расправе. Драматург Владимир Киршон выкрикивал: «За такие мысли надо ставить к стенке!» В 38-м к стенке поставят самого Киршона…
На допросах даже близкие друзья стремились свалить всё, что можно и что нельзя, на Алексея Фёдоровича. (Нелепостей и несостыковок в деле Лосева – не перечесть.)
И только Валентина Михайловна брала вину на себя.
В застенок отправили и её.
Приговор после суда над русским учёным – 10 лет лагерей.
На – уже отбывшего 18 месяцев заключения во внутренней тюрьме Лубянки (4 месяца в одиночке) и уже таскающего на стройке Беломорско-Балтийского канала леса – Лосева обрушился Максим Горький. Статья «О борьбе с природой».
Вот выдержки из некоторых лагерных писем мужа к жене.
…«Хочется умереть вместе с тобой. А любовь вечность».
…«Я задыхаюсь от невозможности выразиться и высказаться, этим и объясняются контрабандные вставки в мои сочинения после цензуры. Я знал, что это опасно, но желание выразить себя, свою расцветающую индивидуальность для философа и писателя превозмогает всякие соображения опасности».
И ещё: «Я только подошёл к большим философским работам, по отношению к которым всё, что я написал, только предисловие».
Разумом понимая всю абсурдность богоборчества, он становится богоборцем: «…Душа моя полна дикого протеста и раздражения против высших сил, как бы разум ни говорил, что всякий ропот и бунт против Бога бессмыслен и нелеп. Кто я? Профессор? Советский профессор, которого отвергли сами Советы! Учёный? Никем не признанный и гонимый не меньше шпаны и бандитов! Арестант? Но какая же сволочь имеет право считать меня арестантом, меня, русского философа! Кто я и что я такое?»
Глубочайшее отчаяние перемежается с горькой иронией, «возвышенный» страх смерти переплетается с «подлым» страхом умереть «под забором»: «И когда я околею на своём сторожевом посту, на морозе и холоде, под забором своих дровяных складов (по состоянию здоровья Лосев был переведён в лагере на должность сторожа дров), и придёт насильно пригнанная шпана (другой никто не идёт) поднять с матерщиной мой труп, чтобы сбросить его в случайную яму (так как нет охотников рыть на мёрзлой земле нормальную могилу), – вот тогда-то и совершится подлинное окончание моих философских воздыханий и стремлений, и будет достигнута достойная и красивая цель нашей с тобой дружбы и любви».
А по ночам он в уме складывал книги. Полуслепой заключённый продолжал научную работу и учился сам – изучил теорию комплексного переменного, дифференциального и интегрального исчисления, обдумывал диалектику математического анализа (в этом ему помогали заключённыематематики).
«Не могу жить без мысли и без умственного творчества. Это мой путь, моё послушание и призвание», — говорил он друзьям по лагерю.
Титаническими усилиями Алексей Фёдорович сумел добиться неслыханной льготы – в Белбалтлаге он оказался вместе со своей супругой. Им позволили поселиться в одном доме, на Медвежьей горе. Это деревянный дом стоит и поныне.
Лосевы перенесли трудную лагерную жизнь безропотно, верили, что «не даётся тяжести не по силам».
Сфабрикованное, к тому же, бездарно сфабрикованное, дело потерпело в конечном счёте крах. В 33-м Лосевых освободили. По официальному распоряжению – «в связи с завершением стройки канала». Власть, естественно, не собиралась просто признать свою некомпетентность и подлость. И, хотя ставший инвалидом на лесоразработках, но Алексей Фёдорович вышел из лагеря с восстановлением гражданских прав и даже с разрешением вернуться в Москву. (Помогла Екатерина Пешкова, жена Горького. Тогда она была главой Политического Красного Креста и, видимо, пыталась загладить вину супруга. А через год не станет и Горького. Утверждают, что отравили…)
Разрешить-то разрешили, но в ЦК ВКП(б) бдительно следили за вернувшимся философом. Ему наложили запрет на работу по прямой специальности, позволив заниматься только античной эстетикой и мифологией. Все 30-е годы Алексей Фёдорович переводил Платона, Аристотеля, Секста Эмпирика, Плотина, Прокла, Николая Кузанского, зарубежных мифографов и философов, а также знаменитый Ареопагитский корпус.
Вот тут-то на пути тайного монаха и известного философа встретилась гениальная пианистка Мария Юдина и – заполыхал великий психологический роман.
Для Лосева это был как бы брак между музыкой и философией.
Привыкшая же к безоговорочному поклонению (к тому же, ничего не знавшая о схиме нового поклонника), Юдина воспринимала их отношения по-своему.
В результате на свет появился один из лучших русских романов того времени «Женщина-мыслитель». В главной героине пианистка узнала себя, и отношения с философом были навсегда прерваны.
В начале войны Лосевы пережили новую катастрофу – гибель дома от немецкой фугасной бомбы, полное разорение, смерть близких. Жить пришлось начинать сначала ещё раз.
Уничтожение библиотеки и разрушение «духовного брака» воспринимается философом как «изнасилование нашей жизни, изгнание во тьму и безумие, ограбление и святотатство великого храма».
Пришлось снова всё вспоминать и восстанавливать (первый раз Лосев это проделал, выйдя из лагеря). И всё-таки Алексей Фёдорович не потерял присутствия духа и работал, не жалея сил.
Появилась надежда на деятельность по специальности – даже пригласили на философский факультет МГУ имени Ломоносова. Но успехи гения вызывали скрытую зависть даже у некоторых старых друзей, не говоря уже о бездарных академиках. Читавшего лекции и руководившего гегелевским семинаром Лосева выгнали из Московского университета по доносу.
Он оказался почти в полной изоляции. Для бывшего арестанта штатного места в столичных вузах не нашлось. Пришлось ездить по стране и за почасовую оплату читать лекции, принимать экзамены.
Всё это стоило многих сил, здоровья и нервов. Лосев серьёзно заболел, прогрессировала слепота.
И всё-таки, время не стоит на месте.
В 1943 году Алексею Фёдоровичу присудили степень доктора филологических наук – классическая филология оказалась спасительной. Но за «идеализм» дорога в МГУ Лосеву была закрыта. Оставить без работы власти не решились и перевели в Московский пединститут на открывшееся там классическое отделение. И опять он мешал как конкурент заведующему кафедрой. Правда, через несколько лет отделение закрыли; и Лосев оказался сначала на кафедре русского языка, а затем на кафедре общего языкознания, где и преподавал аспирантам древние языки. Там он проработал до последних своих дней.
С 30-го по 53-й год ему не дали выпустить ни одной книги (многое вообще было только в голове – он опасался делать даже намётки, дабы снова не уничтожили при обыске…).
Вышел только перевод Николая Кузанского – издательства боялись печатать рукописи Лосева по античной эстетике и мифологии, обставляя их отрицательными рецензиями, обвиняя в антимарксизме – что, собственно, граничило с антисоветчиной и грозило новым арестом.
Лосев пророчил себе, что, видимо, уйдёт из мира одинокий, осмеянный и непризнанный.
Судьба не дала сбыться его пророчествам.
Смерть Сталина… Неизмеримое горе для всей страны.
И – позднее – радость, возможно, тоже для всей…
С 53-го, его книги стали выходить массовыми тиражами. К 60-м годам он был признан классиком философии XX века. Жизнь всё больше утверждала за ним особое место в русской духовности.
А через год – новое несчастье. Умирает Валентина Михайловна.
До этого печального события в семье Лосевых долгое время жила восточная девочка, талантливая ученица Лосева. Азинька – Аза Алибековна Тахо-Годи. И она становится женою своего горячо любимого профессора. Ей – 23 года.
С 63-го по 94-й год публикуется новое лосевское «восьмикнижие» – «История античной эстетики» в 8 томах и 10 книгах (том восьмой в двух частях, готовый ещё в 1985 году, вышел только через 10 лет, уже после смерти автора). Этот труд явился подлинной историей античной философии, которая вся, по определению Лосева, «выразительна, а значит, эстетична». Более того, этот труд даёт нам картину античной культуры в единении её духовных и материальных ценностей.
На склоне лет Алексей Фёдорович смог вернуться к любимой ещё с 20-х годов проблематике. Впервые за советское время вышло собрание сочинений Платона под редакцией Алексея Лосева и Валентина Асмуса, со статьями Алексея Лосева и комментариями Азы Тахо-Годи. Наконец, профессор Лосев официально вернулся в философию, сотрудничая в редакции пятитомной Философской энциклопедии – ему принадлежат 100 статей, иные из которых представляют большие глубокие исследования. Выпустил он (тоже впервые в русской науке) «Античную музыкальную эстетику», не говоря уже о серьёзных и объективных статьях, посвящённых Рихарду Вагнеру, о котором в СССР вообще не принято было говорить.
В 83-м вышла книга «Знак. Символ. Миф». А семью годами ранее появилось издание «Проблема символа и реалистического искусства». Именно Лосев впервые за советское время заговорил о символе – о предмете, долгие годы закрытом для исследователей и читателей, и заговорил положительно, вопреки ленинской критике! (Кстати, именно лосевскую концепцию приводит специалист по религиозной символике Роберт Лэнгдон в нашумевшем «Коде да Винчи»…)
Хотя тоже не всё шло гладко.
Впервые поднял Алексей Фёдорович и ряд наболевших вопросов, связанных с эпохой Возрождения. Несмотря на противодействие защитников марксистской доктрины, он представил обратную сторону так называемых титанов Ренессанса с их вседозволенностью и абсолютизацией человеческой личности. «Эстетика Возрождения» оказалась, как всегда у Лосева, больше, чем эстетика. Это выразительный лик культуры целой эпохи.
Вернулся он и к русской философии, о которой писал в давние времена. Он подготовил большое издание об учителе своей юности, Владимире Соловьёве, напечатав в 1983 году сокращённую редакцию под названием «Вл. Соловьёв». Это вызвало невероятные гонения и на книгу (первую при советской власти о русском философе), и на её автора. Книгу пытались уничтожить, а потом сослали на окраины страны (за невозможностью сослать самого автора). Рукописи Лосева в разных издательствах были задержаны на основе приказа Председателя Комиздата Бориса Пастухова.
Полностью книга «Вл. Соловьёв и его время» появилась в печати только уже после кончины учёного к концу перестройки.
Вот так, хотя бы и с боями, но снова были подняты Лосевым и восстановлены в своих правах различные идеи (причём уже не только на античном материале) и выражены в чрезвычайно острой, яркой и полемической форме.
До конца своих дней этот человек был полон умственной энергии и далеко идущих творческих замыслов.
Окончился жизненный путь Алексея Фёдоровича Лосева 24 мая 1988 года.
Это день памяти славянских просветителей Кирилла и Мефодия, покровителей Лосева с детских лет (в новочеркасской гимназии домовый храм был посвящён этим святым).
Последнее, что он написал, – «Слово о Кирилле и Мефодии – реальность общего», с которым собирался выступить в год празднования Тысячелетия Крещения Руси.
Это «Слово…» в память автора и было прочитано на Международной конференции, посвящённой великому празднеству в честь солунских братьев. Присутствовали многочисленные гости, светские и духовные лица, в том числе высокие иерархи.
Согласно последней воле покойного, его отпевали по православному обряду.
Хоронили в ясный день конца весны 1988 года, выдавшегося в истории нашей страны необычайно свободным… Он так об этой свободе мечтал! «…Вся история человечества есть не что иное, как движение к свободе…»
Тогда ещё никто не осознал всех прелестей демократии.
